Выходит хозяин всего этого бизнеса, молодой армянин и объявляет: "Эммануэли" не будет, кассету не привезли. Будет Чак Норрис". И тут случилось то, что никто из нас, тогдашней молодежи, не ожидал. Как на штурм Берлина поднялись полковники-фронтовики: "Эротику давай!". И кассету-таки, пусть и с опозданием привезли. И мы все увидели...
Страна хотела эту голландскую даму вовсе не потому, что не видела женских тел поинтереснее. Еще как видела. И не потому, что в СССР не было секса - сколько угодно. "Эммануэль" была неким символом свободы. Гораздо более ярким, чем начинавший тогда восходить Ельцин. Люди хотели хотеть. Хотели нормально хотеть того, чего хотеть положено, а не новых побед развитого социализма, о которых размышлял пятнистый большевик Горбачев.
И в этом смысле "Эммануэль", позволявшая себе то, что ей хотелось себе позволить, выглядела гораздо порядочнее всех этих партийных ребят, похоже, не веривших даже в то, что они говорят с высоких трибун. Героиня Сильвии Кристель и была той самой свободой, искренней, честной беспартийной свободой, которой всем нам тогда остро не хватало.
За это и любили, а не за красивые линии ягодиц и бюста - этого в России хватало всегда и гораздо более качественного. Кристель в своем нетленном образе была и порочна, и невинна одновременно, она была противоречива и пламенна, являлась неким протестным синтезом Жанны д-Арк и Ленина в октябре...
Фильм пересматривали помногу раз, и неизвестно, сколько ходит сегодня по России красивых детей, зачатых под влиянием добрых эротических волн, исходивших от Эммануэли.
А сейчас она ушла. В 61 год. Рак. Светлая память...
Journal information