То есть тысячи и тысячи людей, среди которых много высокой интеллигенции, блокадников и людей самых разных слоев и достатка, не принявших странную любовь генерал-лейтенанта внешней разведки Иванова и доктора исторических наук Мединского к финскому маршалу и пропагандистским мифам, мрази (полные!) и маргиналы.
Как маргинал и мразь я очень понимаю негодование экс-главы администрации, занимающего теперь довольно диковато именуемый пост спецпредставителя главы государства по природоохранной деятельности. Ему и министру культуры очевидно не повезло с народом. И с Маннергеймом, который, как сказал Иванов, "принес очень много пользы". И потому, как уверяет бывший разведчик, "Маннергейм являлся советским военным пенсионером". Чему, кстати, не приведено никаких доказательств.
Не исключено, что Иванов знает что-то такое, чего не знает вся остальная страна, для которой финский маршал - личный друг фюрера. Но в таком случае, надо бы предъявить обществу нечто большее, чем просто слова и самоуверенность царедворца. И объяснить, в таком случае, как получилось, что Российское военно-историческое общество увековечивает память столь странного "героя"?
Не менее интересно и продолжение истории с мемориальной доской. Несколько общественных организаций уже заявили об опротестовании в суде ее размещения в Царском селе - тоже, кстати, священном, в историческом смысле, месте для россиян. О готовности подать иски уже проинформировали общественность и отдельные социально активные граждане. Всем им, разумеется, можно заткнуть рот. Но почему бы спецпредставителю Иванову и министру Мединскому не явиться в суд и не выложить публичные аргументы? Продемонстрировав стране и истинную правду, и готовность разговаривать с "маргиналами и мразями" на нормальном языке, а не в стиле бесед барина с крестьянами.
Если же аргументов нет, то неплохо бы извиниться за оскорбления, ибо не извиненное оскорбление влечет за собой оскорбление ответное.
И кстати, насчет доски. Когда ее вынудят убрать из Царского села, то можно предположить, что следующим пунктом будет Эрмитаж. А потом, видимо, Разлив. По старой традиции. В шалаше...
Journal information